Том 2. Два брата. Василий Иванович - Страница 31

— Работать, работать! — воскликнул он в каком-то одушевлении.

XIV

— Загостился ты, Коля. Целую неделю просидел там! — встретил Николая отец, горячо обнимая сына. — Разве так весело было?

— Не весело, а скорей интересно…

Старик пристально взглянул на Николая и, улыбаясь, повторил:

— Интересно?..

— Кто тебе там больше всех понравился?.. Рассказывай-ка! — спрашивала Марья Степановна, радостная, что Николай вернулся.

Признаться, она-таки очень беспокоилась, что Николай так долго гостит у Смирновых, и хотела было послать за ним лошадей, но Вязников остановил ее:

— Сам вернется… Пусть развлечется мальчик!

Николай не без юмора описал все семейство, рассказал о Присухине, о Горлицыне и несколько дольше остановился на Нине Сергеевне.

— Понравилась она тебе?

— Сперва — да… Немножко! — краснея, отвечал Николай.

— А потом? — допытывалась Марья Степановна.

— Потом — нет!

— Разгадал ее?

— Нет, мама… Эту женщину не так легко разгадать. Бог ее знает что она за человек. Во всяком случае, оригинальный…

— Просто пустая женщина; право, Коля, пустая, и больше ничего! — быстро подхватила Марья Степановна.

— Да ты что так горячишься? — улыбнулся Николай. — Не бойся, я не влюблен.

— Долго ли?.. Она большая кокетка.

— Ты, мама, уж слишком преувеличиваешь. Почему, ты советовала остерегаться ее?

— Не спрашивай, Коля. Бог с ней. Я не люблю, ты знаешь, повторять слухи, а о ней говорят нехорошие вещи…

— Мало ли что говорят, мама!

— И бог с ними. А я не судья чужих поступков! — кротко заметила Марья Степановна.

— Здорово, Васюк, здорово, братишка! — весело окликнул Николай, входя в комнату к брату. — О чем это ты размечтался?

Вася лежал на кровати одетый, в длинных своих сапогах и картузе, с закинутыми назад руками.

Он медленно повернул голову при восклицании Николая. Когда Николай приблизился и взглянул на Васю, то поражен был страдальческим выражением его лица. Видно было, какая-то упорная мысль болезненно работала в нем.

— Что с тобой, Вася?

Юноша поднялся с кровати, пожал крепко руку брата, улыбнулся кроткой своей улыбкой и проговорил:

— Я и не слыхал, как ты приехал. Впрочем, я и сам только что вернулся. В Залесье был.

— Да что с тобой? Ты какой-то возбужденный.

— Так нельзя наконец. Нельзя ведь так, Коля! — заговорил он тихим, странным голосом, медленно шагая по комнате. — Рассуди сам, можно ли так? Ведь это жестоко, совсем жестоко!

Он остановился прямо против Николая и глядел на него, но едва ли видел брата. Взор его голубых глаз убегал куда-то внутрь.

— Да ты о чем? Я ничего не понимаю.

— Неужели нигде нет правды, Коля? Неужели? О господи!

— Что случилось?

— Ты разве не знаешь? Да, ты у Смирновых был, я и забыл! — прибавил он. — Случилось, Коля, большое несчастье в Залесье. У мужиков там скоро все продадут, нищие будут совсем. Я только что оттуда. Через три недели приедет пристав… Если бы ты видел, какое отчаяние!

— За что продадут?

— По иску Кривошейнова. Он дал им в прошлом году деньги под залог построек и хлеба и теперь требует их… У них ничего нет… Я был у Лаврентьева. У него тоже денег нет. Послушай, не знаешь ли ты, как помочь? — в волнении проговорил Вася. — Иначе может быть большое несчастие.

— Как ты волнуешься! В первый раз, что ли, узнал?

— Я давно знал, но теперь сам видел. Хочешь — поедем, увидишь, что делается в Залесье. Я папе говорил, и он сказал, что ничего нельзя сделать. Неужели ничего?.. И это совершается на глазах у всех!

— Что делать, Вася! Успокойся. Если из-за таких вещей волноваться, то тогда и жить нельзя.

— А разве можно видеть это и… жить? — произнес он глухим голосом.

Он умолк. Напрасно Николай старался его успокоить.

Вася, не прерывая, слушал горячие речи брата, недоверчиво покачивая головой.

— Все то, что ты говоришь, Коля, я слышал уже. Вот и папа почти то же говорит… Оба вы, знаю я, честные, хорошие, добрые, но — прости меня, брат, — от ваших слов не легче, и никак не убедят они меня.

— Ты просто болен, брат, вот что я тебе скажу…

— Может быть, и болен… пожалуй, что и болен!.. — подхватил Вася. — Иной раз думаешь, думаешь… просто до боли думаешь, и, что всего ужаснее, то есть больнее, что ничего не придумаешь, и сознаешь себя таким дрянным, ничтожным, себялюбивым подлецом…

— Что ты, что ты! — улыбнулся брат.

— Смейся, Коля, а оно так… Ах, когда-нибудь открою я тебе свою душу… Больная она в самом деле… Ты вот говоришь: все так живут… А почему все так живут? Отчего иначе не живут? Разве нельзя иначе жить? Неужто вечно брат должен терзать своего брата?..

Он остановился, задумчиво взглянул на Николая и продолжал:

— Отчего Петр готовит нам кушанье, а я не готовлю? Отчего ж я вот и ем каждый день, и сплю на постели, а другие голодны и не призрены? Отчего? Где узнаю я, отчего?.. Кто объяснит это?.. Ты опять скажешь: все так, но мне-то, мне, моей душе разве от этого легче? Пойми ты!

Он с какой-то болью произнес эти слова, ожидая возражения, но Николай молчал, изумленный исповедью бледнолицего юноши.

«Откуда все эти мысли? Как он дошел до такого состояния?» — спрашивал себя Николай, вспоминая прежнего Васю. Прежний Вася не такой был, казалось ему.

— Ты вот говоришь, и папа тоже говорит, что надо быть добрым, честным, но как быть добрым, как быть честным? И разве я честен, разве добр?.. Подлец я, Коля, вот кто я такой… Я все раздумываю, а ведь давно бы следовало делать…