Том 2. Два брата. Василий Иванович - Страница 105

105

На душе у него сделалось так мрачно, сиротливо. Глубокой скорбью светились его глаза.

— Ушла! — проговорил он. — Ушла!

И тихо пошел к себе в номер, лег на постель и долго пролежал с закрытыми глазами, припоминая любимый образ Леночки, ее голос, движения.

— Счастливец! — с какою-то отчаянной завистью в голосе проговорил Лаврентьев, чувствуя, как приливает к сердцу злоба к Николаю. — Как она его любит!

Перед ним стояли они оба, смеющиеся, довольные, сливаясь друг с другом в объятиях. О, с каким наслаждением он задушил бы этого «счастливца»!.. Лаврентьев бешено стукнул кулаком об стену и вскочил с постели. Голова его кружилась. Глаза налились кровью.

— Скотина! Тварь гнусная!.. Опять не сустоял! — мрачно ругался Григорий Николаевич, — а еще человек!

Он подошел к умывальнику, вылил на голову кувшин воды, причесался, уложил в чемодан вынутые было бумаги и вышел из номера.

Свежий воздух несколько освежил и успокоил его. Ему сделалось стыдно, что чувство ревности осилило его любовь.

— Шалишь, Гришка! — прошептал со злостью Лаврентьев. — Сустоишь и извинишься как следует или ты будешь подлец!

Решившись свято исполнить обещание, данное Леночке, Григорий Николаевич первым делом пошел в технологический институт и разыскал там Васю. Вася очень обрадовался Лаврентьеву и сперва было смутился, вспомнив о Леночкиной свадьбе, но Григорий Николаевич казался таким спокойным, что Вася ошалел.

— Как живете, Василий Иванович?.. Как поживает Елена Ивановна? — спрашивал, между прочим, Лаврентьев. — Замуж не собирается?

И, не дожидаясь ответа, засмеялся и прибавил:

— Барышне пора бы и замуж, барышня хорошая. Что в девках-то сидеть!

— Елена Ивановна выходит замуж. Вы разве не знаете?

— От кого же мне знать? Это она неглупо делает.

— За брата.

— Вот это добре!.. Парочка славная, оба ребята молодые, красивые. Скоро и я, брат Василий Иванович, в закон!

— Вы?

— Эка выпучили глаза, Иваныч… Нешто, паря, мне и жениться нельзя?.. Думаешь, только и свету, что Елена Ивановна… Я, братец ты мой, тоже невесту себе сыскал по своему авантажу! Так-то. Не знаю только, когда свадьбу сыграть?.. А вы, Вася, как погляжу, в Питере-то поотощали. Харч здесь, видно, неважный! Ужо летом поди к нам на откорм? Не люб поди вам Питер-то?

— Не люблю я Петербурга… В деревне лучше…

— Еще бы. Здесь у вас шаромыжник-народ. Ну, одначе, до свидания. Так, повидать вас забрел.

— Я к вам зайду, Григорий Николаевич! Хотелось бы порасспросить, как там у нас… Вы где остановились?

— Да я поди вечером укачу, а то утром. Да и радостного говорить нечего, Василий Иванович. Понапрасну только смущаться будешь. Пакость одна! Ужо приедете — побеседуем, а теперь прощайте, Иваныч. Смотри, не тощай очень-то, а то и косить нельзя будет! — проговорил Григорий Николаевич, крепко пожимая на прощанье Васину руку.

«Другой сорт будет парень-то!» — проговорил про себя Лаврентьев, направляясь к конке.

Через полчаса он был уже снова на квартире у Николая и, не заставши его дома, оставил следующую записку:

...

«Милостивый государь

Николай Иванович!

Очень нужно с вами повидаться. Зайду опять в семь часов».

— Ну, брат, Жучок! — проговорил Григорий Николаевич, входя через час к своему приятелю, который поджидал его обедать, — а ведь я пальцем в небо попал!

— Как так?

— Он женится.

— А ты уж, видно, сдурил?

— Был грех. Скот-то во мне голос подал. Человек, брат, большая скотина! Чуть было на завтра тебя в благородные свидетели не поволок… Хотел пристрелить парня-то… Ну, да не требуется теперь. Пусть себе живут! — вздохнул Григорий Николаевич.

Он рассказал, как было дело, и точно нарочно старался представить все в смешном виде. Даже и свидание с Леночкой Григорий Николаевич хотел было рассказать в шутливом тоне, но это как-то не удалось.

Он замолчал, выпил несколько рюмок водки и, между прочим, заметил:

— А ты, Жучок, обо всей этой глупости как-нибудь не проговорись… Шабаш теперь! Вот только еще повидаюсь с Вязниковым и гайда домой.

Доктор выслушал Григория Николаевича и заметил:

— Тебе, брат, раньше надо было родиться… Рыцарь, как посмотрю!

— Только без дамы…

— Дам много… Захоти только! А все, брат Лаврентьев, советую тебе полечиться.

— Мне-то? Какая такая у меня болесть? Нешто пластал ты меня, как лягух?

— Тебе рассеяться нужно… Съездил бы куда-нибудь. А то в своей медвежьей норе снова захандришь…

— Теперь, брат, не сумневайся. Извлек!

— Так ли?

— Шабаш! — прибавил Лаврентьев, выпивая рюмку водки и с аппетитом принимаясь за обед. — Шабаш! Надурил — и будет! Знаешь что, Жучок… оно, как рассудишь, и впрямь мы ровно бы недалеко от обезьян. Она-то, сволочь, иногда осиливает… давеча, как я с ним-то был… ну, так и хотелось его пришибить… Самцы, што ли, по-твоему, из-за самки дерутся? Ты ведь все так объясняешь, — с грустной насмешкой заметил Григорий Николаевич.

— А ты думал, в тебе не самец говорит? Самец, — будь благонадежен!

— Ох, вы, лекаря, лекаря!.. Ну да ладно, тебя послушаю, возьму в дом солдатскую вдову, и если, шельма, шалить не станет — к батьке и в закон… Все же баба будет около, детвора, пожалуй… Не один, как перст, в доме-то. Самец и самка! Так, что ли, Жучище?

Жучок плохо верил словам Григория Николаевича. Он украдкой посматривал на приятеля. В его глазах было столько грусти, а из-за напускной шутки вырывались такие скорбные звуки, что Жучок от души пожалел своего друга.

105