Том 2. Два брата. Василий Иванович - Страница 138

138

— Божья воля… Вот вышел теперь и зрю…

Отец Виталий, попавший из уединения Валаамского монастыря в кругосветное плавание, скучал среди не подходящего для него общества моряков и большую часть времени спал в своей каюте. В кают-компанию заходил редко, только во время чая, завтрака и обеда, говорил вообще мало и пел у себя в каюте духовные канты. По происхождению из мелких купцов, отец Виталий, несмотря на монашеский обет, был сребролюбив. Он копил деньжонки и давал по мелочам в «заимообраз», до получки жалованья, и с небольшой лихвой. В иностранных портах, посещаемых клипером, отец Виталий ни разу не был. Находил, что «не подобает», да и жалел потратиться на покупку статского платья. Раз было он попробовал съехать на берег, кажется в Англии, в своем монашеском одеянии, но скоро вернулся, ругательски ругая английских уличных мальчишек, провожавших его по улице целой толпой. Зато, когда клипер заходил в русские порты Тихого океана, отец Виталий оживал: вместе с несколькими охотниками-матросами отправлялся, бывало, на рыбную ловлю (он был отличный рыболов) на целый день и возвращался обыкновенно в чересчур веселом расположении духа.

— И ловок же поп наш ловить рыбу! — говорили матросы, передавая подробности рыбной ловли… — Ну, и насчет вина горазд…

Наконец вышел наверх и капитан. Отвечая любезно на поклоны, он поднялся на мостик. Это был высокий, несколько сутуловатый, худощавый мужчина лет сорока. Что-то спокойное, неторопливое, скромное и в то же время уверенное было в его манерах, в походке, в чертах серьезного энергичного лица, окаймленного черными, начинавшими серебриться, бакенбардами, в добром, спокойном взгляде черных глаз. Сразу чувствовалось, что это человек твердой воли, умеющий владеть собой при всяких обстоятельствах, привыкший управлять людьми и пользовавшийся авторитетом не в силу своего положения, а вследствие кое-чего более существенного и прочного. Во всей этой спокойной фигуре было что-то располагающее и внушающее доверие. Он так же спокойно и неторопливо распоряжался во время шторма, как и в обыкновенное время; все знали, с каким хладнокровием и находчивостью этот же самый человек, три года тому назад, выбросился во время бури на берег, чтобы спасти судно и людей. Старый матрос, бывший в то время на шкуне и теперь служивший на клипере, рассказывая этот эпизод и описывая, какой напал на всех ужас при виде шкуны вблизи бурунов, разбивающихся о подводные каменья, так говорил про капитана:

— А он-то стоит это, братцы вы мои, на мостике, и нет в нем никакого страху… «Не робей, говорит, ребятушки, не робей, говорит, молодцы!..» Ну, видим — он не сробел, и наш страх пропадать стал… И командует быдто на ученье… Так на всех парусах и пронеслись промеж скал, да и врезались в мелкое место… И все тогда вздохнули, перекрестились… видим — спаслись. Он как есть потрафил… А не вздумай он выброситься — быть бы всем нам покойниками, потому якорья потеряли, машина испортилась, а вихорь так и несет на каменья. А от этих самых подлых каменьев до берега далече… А буря и не дай тебе господи!.. А он и выдумал… Как это мы врезались, он и говорит: «Ну, молодцы, ребята… Славно работали… Теперь, говорит, отдохнем!» И ушел вниз… Господь его, видно, любит и бережет за евойную доброту, за то, что матроса не обижает!.. — прибавлял рассказчик.

— Д-да!.. Такого капитана мы еще не видывали… — поддакивают матросы. — Одно слово, голубь!

При появлении капитана Василий Иванович подобрался, приосанился, отступил несколько назад и, снимая, по морскому обычаю, фуражку, раскланялся с своей обычной, несколько аффектированной служебной почтительностью, в которой, однако, не было ничего заискивающего, унизительного. Этим поклоном Василий Иванович не только приветствовал уважаемого человека, но, казалось, и чествовал в лице его авторитет командирской власти.

— С добрым утром, Василий Иванович! — проговорил капитан, пожимая Василию Ивановичу руку. — Успели уж совсем убраться! Клипер так и сияет! — прибавил он, озираясь вокруг.

Довольная улыбка растянула рот Василия Ивановича до ушей. Он засиял еще более от этого вскользь сказанного комплимента и скромно проговорил:

— Управились помаленьку, Павел Николаевич!

И затем прибавил озабоченно:

— Такелаж несколько ослаб после перехода, Павел Николаевич. Надо бы тянуть…

— Что ж, вытянем…

— Когда прикажете начинать?

— Успеем еще, Василий Иванович… Мы здесь простоим неделю, если не будет каких-нибудь особых приказаний от адмирала; с почтовым пароходом завтра придет из Сан-Франциско почта. Адмирал, кажется, в Сан-Франциско.

— На флаг! На гюйс! — раздался веселый голос вахтенного мичмана.

На клипере воцарилось молчание. Василий Иванович отступил назад и взглянул на часы. Оставалась еще минута. Сигнальщик перевернул минутную склянку и смотрел, как медленно сыпался песок.

— Склянка выходит, ваше благородие! — доложил он вахтенному офицеру.

— Ворочай! Флаг и гюйс поднять! — раздалась команда.

Все обнажили головы. Выстроенный на шканцах караул отдал честь, взяв ружья на караул. Горнист заиграл поход. Боцмана и унтер-офицеры засвистали в дудки. И в то самое время, как колокол бил восемь ударов, брам-реи, заранее поднятые, были моментально повернуты, и оба флага, кормовой и носовой, взвились на флагштоках.

Все надели фуражки. На военном судне начался день.

Новый вахтенный офицер с последним ударом колокола взбежал на мостик. Смена вовремя свято соблюдается между моряками, особенно в море, да еще в скверную погоду. Опоздать без предупреждения, при смене товарища, считается чуть не преступлением.

138